Неточные совпадения
«Как можно! А как не отдашь в срок? если дела пойдут плохо, тогда подадут ко взысканию, и имя Обломова,
до сих пор чистое, неприкосновенное…» Боже сохрани! Тогда прощай его спокойствие, гордость… нет, нет! Другие займут да потом и мечутся,
работают, не
спят, точно демона впустят в себя. Да, долг — это демон, бес, которого ничем не изгонишь, кроме денег!
— Да, не погневайтесь! — перебил Кирилов. — Если хотите в искусстве чего-нибудь прочнее сладеньких улыбок да пухлых плеч или почище задних дворов и пьяного мужичья, так бросьте красавиц и пирушки, а будьте трезвы,
работайте до тумана,
до обморока в голове; надо
падать и вставать, умирать с отчаяния и опять понемногу оживать, вскакивать ночью…
Вчера она досидела
до конца вечера в кабинете Татьяны Марковны: все были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька
работала, разливала чай, потом играла на фортепиано. Вера молчала, и если ее спросят о чем-нибудь, то отвечала, но сама не заговаривала. Она чаю не пила, за ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то в рот, потом съела ложку варенья и тотчас после стола ушла
спать.
Но вот мы вышли в Великий океан. Мы были в 21˚ северной широты: жарко
до духоты.
Работать днем не было возможности. Утомишься от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее времени ночью. Так сделал я 8-го числа, и
спал долго, часа три, как будто предчувствуя беспокойную ночь. Капитан подшучивал надо мной, глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу на другой диван, ища прохлады. «Вы то на правый, то на левый галс ложитесь!» — говорил он.
— Папахен-то ведь и
спать даже не ложился, — сообщал Привалову Nicolas Веревкин. — Пока мы
спали, он
работал… За восемьдесят тысяч перевалило… Да… Я советовал забастовать, так не хочет: хочет добить
до ста.
Развитие Грановского не было похоже на наше; воспитанный в Орле, он
попал в Петербургский университет. Получая мало денег от отца, он с весьма молодых лет должен был писать «по подряду» журнальные статьи. Он и друг его Е. Корш, с которым он встретился тогда и остался с тех пор и
до кончины в самых близких отношениях,
работали на Сенковского, которому были нужны свежие силы и неопытные юноши для того, чтобы претворять добросовестный труд их в шипучее цимлянское «Библиотеки для чтения».
Бабушка
работала за кухарку — стряпала, мыла полы, колола дрова, носила воду, она была в работе с утра
до вечера, ложилась
спать усталая, кряхтя и охая.
— Ах, забияка! Вот я тебя! — и стучит в стекло пальцем на воробья, который синичку клюнул… Затем идет в кабинет и
работает. Перед обедом выходит в лес гулять, и за ним три его любимые собаки: Бутылка, Стакан и огромная мохнатая Рюмка, которые были приучены так, что ни на одну птицу не бросались; а после обеда
спит до девяти часов.
— Так… Так вот видишь ли, какое мое положение. Жить с нею я не могу: это выше сил моих. Пока я с тобой, я вот и философствую и улыбаюсь, но дома я совершенно
падаю духом. Мне
до такой степени жутко, что если бы мне сказали, положим, что я обязан прожить с нею еще хоть один месяц, то я, кажется, пустил бы себе пулю в лоб. И в то же время разойтись с ней нельзя. Она одинока,
работать не умеет, денег нет ни у меня, ни у нее… Куда она денется? К кому пойдет? Ничего не придумаешь… Ну вот, скажи: что делать?
Чусовой; случайные гости на прииске — вороняки, т. е. переселенцы из Воронежской губернии, которые
попали сюда, чтобы
заработать себе необходимые деньги на далекий путь в Томскую губернию; несколько десятков башкир, два вогула и та специально приисковая рвань, какую вы встретите на каждом прииске, на всем пространстве от Урала
до Великого океана.
Работая от шести часов вечера почти
до полудня, днем я
спал и мог читать только между работой, замесив тесто, ожидая, когда закиснет другое, и посадив хлеб в печь. По мере того как я постигал тайны ремесла, пекарь
работал все меньше, он меня «учил», говоря с ласковым удивлением...
Я только удивляюсь ему. Какие там бабы голые? Человек с трёх утра
до десяти часов вечера
работает, ляжешь
спать, так кости ноют, подобно нищим зимой, а он — бабы!
Вы все здесь, семь, восемь здоровых, молодых мужчин и женщин,
спали до десяти часов, пили, ели, едите еще и играете и рассуждаете про музыку, а там, откуда я сейчас пришел с Борисом Александровичем, встали с трех часов утра, — другие и не
спали в ночном, и старые, больные, слабые, дети. женщины с грудными и беременные из последних сил
работают, чтобы плоды их трудов проживали мы здесь.
Я буду
работать до кровавого пота, не
спать ночей, — одним словом, я напрягу все силы, чтобы Зина была счастлива.
После чая я опять сел за работу и
работал до тех пор, пока мои веки не стали опускаться и закрывать утомленные глаза… Ложась
спать, я приказал Поликарпу разбудить меня в пять часов.
Учитель еще не
спал и
работал, обложенный какими-то книгами да математическими вычислениями. В первую минуту он даже испуганно отшатнулся от своего нежданного гостя,
до того было болезненно-бледно и расстроено лицо Лубянского.
Вставши
до рассвета, взявши ванну и напившись кофе, они уезжают в колясках, кабриолетах или двухколесных индийских каретках, в которых сиденье устроено спиной к кучеру, в нижнюю часть города — в свои банки, конторы и присутственные места, и
работают там
до десяти часов утра, когда возвращаются домой и, позавтракав, ложатся
спать.
Но вот берег всё ближе и ближе, гребцы
работают веселее; мало-помалу с души
спадает тяжесть, и когда
до берега остается не больше трех сажен, становится вдруг легко, весело, и я уж думаю...
Через две минуты звук повторился еще и еще и так весь вечер, всю ночь и весь следующий день
до вечера. Скоро ухо мое привыкло. Я перестал замечать ритмический рев сирены. Она не мешала мне не только
работать, но даже и
спать.
Я уже давно не писал здесь ничего. Не
до того теперь. Чуть свободная минута, думаешь об одном: лечь
спать, чтоб хоть немного отдохнуть. Холера гуляет по Чемеровке и валит по десяти человек в день. Боже мой, как я устал! Голова болит, желудок расстроен, все члены словно деревянные. Ходишь и
работаешь, как машина.
Спать приходится часа по три в сутки, и сон какой-то беспокойный, болезненный; встаешь таким же разбитым, как лег.
— Ну, сейчас гудок. Бежать на работу. Вот что, Юрка. В штабе нашей легкой кавалерии я предложила такую штуку: нужно повести решительную борьбу с прогульщиками. Прогулы дошли
до четырнадцати процентов. Ты понимаешь, как от этого
падает производительность. И вот что мы надумали… С понедельника мы
работаем в ночной смене, ты — тоже?
Ночь на семнадцатое — последняя для многих в русском и шведском войсках. Как тяжелый свинец,
пали на грудь иных смутные видения; другие
спали крепко и сладко за несколько часов
до борьбы с вечным сном. Ум, страсти, честь, страх царского гнева, надежда на милости государевы и, по временам, любовь к отечеству
работали в душе вождей.
За спиною Спирьки она увидела его постель: засаленная
до черноты подушка, грязный тюфяк и на нем скомканное одеяло. Он
спал без постельного белья. А
зарабатывал рублей двести. Ветхие синие обои над кроватью все были в крупных коричневых запятых от раздавленных клопов.